А ЗА ОКНОМ –РАСПЛАВЛЕННОЕ МОРЕ…
Эту встречу в салоне у Кобзаря мы посвятили Волошину.Великому Максимилиану русской поэзии и живописи.И, конечно - Коктебелю.Один без другого немыслим.
Он как-то органично умел соединить духовную философию Востока и модернистские искания Запада, был энциклопедически образован, хотя курса юридического и не дослушал, но такие уж они были, титаны нашего Русского Возрождения! Музыкальные стихи, метафоричные статьи, талантливые художественные переводы, изысканные , несколько аскетичные акварели… А еще он создал Коктебель - высокий, как горный пик, уютный, как раковина на морском берегу, лучший на свете дом для творческих людей. Николай Гумилев , Марина Цветаева, Михаил Булгаков,Осип Мандельштам , Алексей Толстой , Владислав Ходасевич… - кто тут ни бывал.
Пишут, что стихи Максимилиана «исключительно живописны, насыщены яркими цветовыми эпитетами, красочной и «зримой» образностью. А его акварельные пейзажи похожи на строгие и точные стихи. Они несут в себе сильный медитативный импульс, созвучный произведениям мастеров традиционного японского изобразительного искусства».
Философ, напоминающий своей круглой большой головой и пышной серебряной гривой Главного олимпийского бога,он отличался личной отвагой. В годы революции и гражданской войны укрывал у себя раненых «с двух сторон». Потому что был «не за белых и не за красных».Он был за людей.
И там, и здесь между рядами
звучит один и тот же глас:
"Кто не за нас-тот против нас!
Нет безразличных: правда с нами!"
А я стою один меж них
в ревущем пламени и дыме
и всеми силами своими
Молюсь за тех и за других".
Жизнь Волошина ярко и образно показала в своем выступлении филолог, библиотекарь, поэт Анна Морковина . Аня совершила паломничество в волошинские места , поднималась к скале, где теперь его высокая могила.А что может быть ценнее личных впечатлений?
Я рассказала историю Коктебеля, имеющего античное происхождение.Кто здесь ни проходил за долгие века: скифы и болгары, генуэзцы и венецианцы,крымские татары и турки, пока не пришли на эту землю екатерининские солдаты.Существуют две легенды названия. Коктебель переводится с крымско-татарского как «край голубых холмов». Эту «поэтическую» версию приводят путеводители. Более обоснована другая .Кстати, более романтичная .Töbel в крымско-татарском языке означает - «звездочка во лбу животного».
Мы рассматривали строгую графику Волошина, зачарованно слушая его похожие на морской прибой стихи .
Как в раковине малой, — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны,—
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммерии темная страна,
Заключена и преображена.
А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Окрестные холмы вызорены
Колючим солнцем. Серебро полыни
На шиферных окалинах пустыни
Торчит вихром косматой седины…
Потом,сидя на матрасах открытого в лето балкона (не расплавленное море за окном, но -изумрудное живое трепетание ), мы перешли к стихам поэтов , побывавших в этих благодатных краях.Помогала читать стихи и письма художница , бард Марина Симонова.
Из русской совести, отстоянной как хмель,
Из знойного песка в полынном кругозоре,
Из скифских пажитей и эллинского моря
Он изваял страну и назвал: Коктебель!
(Всеволод Рождественский)
Стихов было так много и многие стихи были так хороши, что остановиться нам очень и очень трудно.Волошин и его мир неисчерпаемы,как эллинское море…
Ирина Крайнова
Справка
О себе как живописце Волошин лучше всего рассказал сам:
Впервые я подошел к живописи в Париже в 1901 году. ..Юридический факультет не влек обратно. А единственный серьезный интерес, который в те годы во мне намечался, - искусствоведение… в Париже я сейчас же записался в Луврскую школу музееведения, но лекционная система меня мало удовлетворяла, так-как меня интересовало не старое искусство, а новое, текущее. В теоретических лекциях я не находил ничего, что бы мне помогало разбираться в современных течениях живописи.Оставался один более практический путь: стать самому художником, самому пережить, осознать разногласия и дерзания искусства. Поэтому, когда однажды весной 1901 года я зашел в мастерскую Кругликовой 2 и Елизавета Сергеевна со свойственным ей приветливым натиском протянула мне лист бумаги, уголь и сказала: "А почему бы тебе не попробовать рисовать самому?" - я смело взял уголь и попробовал рисовать человеческую фигуру с натуры. Мой первый рисунок был не так скверен, как можно было ожидать, но главными его недостатками были желание сделать его похожим на хорошие рисунки, которые мне нравились, и чересчур тщательная отделка деталей и штрихов.. Словом, я уже умел рисовать и мне оставалось только освободиться от обычных академических недостатков, которые еще не стали для меня привычкой руки. На другой же день меня свели в Академию Коларосси 3. Я приобрел лист "энгра", папку, уголь, взял в ресторане мякоть непропеченного хлеба и стал художником. Но кроме того я стал заносить в маленькие альбомчики карандашом фигуры, лица и движения людей, проходящих по бульварам, сидящих в кафе и танцующих на публичных балах. Образцами для меня в то время были молниеносные наброски Форена, Стейнлена и других рисовальщиков парижской улицы. А когда три месяца спустя мы с Кругликовой, Давиденко и А. А. Киселевым 4 отправились в пешеходное путешествие по Испании через Пиренеи в Андорру, я уже не расставался с карандашом и записной книжкой…
Оказавшись в Коктебеле, я воспользовался вынужденным перерывом в работе, чтобы взяться за самовоспитание в живописи. Я начал писать не масляными красками, а темперой на больших листах картона. Это мне давало, с одной стороны, возможность увеличить размеры этюдов, с другой же, так как темпера имеет свойство сильно меняться высыхая, это меня учило работать вслепую (то есть как бы писать на машинке с закрытым шрифтом)… Акварелью я начал работать с начала войны. ..Акварель непригодна к работам с натуры. Она требует стола, а не мольберта, затененного места, тех удобств, что для масляной техники не требуются.
Я стал писать по памяти, стараясь запомнить основные линии и композицию пейзажа. ..У меня был известный запас акварельной бумаги, и экономия красок позволила мне его длить долго. Плохая акварельная бумага тоже дала мне многие возможности. Русская бумага отличается малой проклеенностью. Я к ней приспособился, прокрывая сразу нужным тоном, и работал от светлого к темному без поправок, без смываний и протираний. Эту эволюцию можно легко проследить по ретроспективному отделу моей выставки. Это борьба с материалом и постепенное преодоление его.
